Мы пили чай ночью, дожидаясь далёкого и нерешительного рассвета, и за чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.
В августе дед пошёл охотиться на северный берег озера.
Леса стояли сухие, как порох.
Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.
Дед пошёл дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов, сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.
Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идёт прямо на него. Ветер перешёл в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня.
Дед был прав: во время урагана огонь шёл со скоростью тридцати километров в час.
Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади был уже слышен широкий гул и треск пламени.
Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только дед заметил, что они у зайца обгорели.
Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идёт огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.
Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: «Погоди, милый, не беги так-то шибко!»
Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед, – оба упали от усталости.
Дед подобрал зайца и понёс домой. У зайца были опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.
– Да, – сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар был всему виной, – да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился, милый человек.
– Чем же ты провинился?
– А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери фонарь!
Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с фонарём и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял всё.
Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954)
Михаил Пришвин родился в купеческой семье (отец умер, когда мальчику было семь лет). Окончив сельскую школу, будущий писатель поступил в Елецкую классическую гимназию, однако не окончил её, так как был исключён в 1888 году за дерзость учителю. После этого Пришвин переезжает к дяде в Тюмень и здесь оканчивает шесть классов Тюменского реального училища. В 1983 году Пришвин поступает на химико-агрономическое отделение Рижского политехникума.
В 1896 году Пришвин принимал участие в работе марксистских кружков, за что в 1897 году был арестован и выслан на родину, в город Елец. Позже, в 1900 году, писатель уезжает в Германию, где оканчивает агрономическое отделение философского факультета Лейпцигского университета. Вернувшись в Россию, Пришвин до 1905 года работает агрономом сначала в Тульской, а затем в Московской губерниях, составляет сельскохозяйственные книги. После, вплоть до Октябрьской революции, он работает корреспондентом в нескольких газетах.
Во время Первой мировой войны Пришвин идёт на фронт в качестве санитара и военного корреспондента. После Октябрьской революции совмещает краеведческую работу с работой агронома и учителя. Он преподаёт в бывшей Елецкой гимназии, из которой был исключён в детстве, и в школе второй ступени в селе Алексино Дорогобужского района, кроме того, служит инструктором народного образования. Организовывает музей усадебного быта в бывшем имении Барышникова, принимает участие в организации музея в городе Дорого-буже.
Первый рассказ Пришвина был напечатан в 1906 году. В следующем году появилась и первая книга писателя, принёсшая ему известность, – «В краю непуганых птиц». Это путевые очерки, составленные из наблюдений над природой, бытом и речью северных народов Карелии. В 1920—30-е годы Пришвин выпускает книги «Родники Берендея», «Башмаки» и другие, в которых объединяются замечательные описания природы со сказкой, мифом. Необычайная зоркость к мельчайшим деталям и чуткое поэтическое восприятие становятся основой многих детских рассказов Пришвина – «Лисичкин хлеб», «Кладовая солнца» и др. Необыкновенны рассказы о животных, в том числе и охотничьи, – они естественны, в них нет надуманной лжи, благодаря мастерству писателя бессловесный мир обретает язык и становится нам ближе и понятнее.
Это известно всем охотникам, как трудно выучить собаку не гоняться за зверями, кошками и зайцами, а разыскивать только птицу.
Однажды во время моего урока Ромке мы вышли на полянку. На ту же полянку вышел тигровый кот. Ромка был с левой руки от меня, а кот – с правой, и так произошла эта ужасная встреча. В одно мгновенье кот обернулся, пустился наутёк, а за ним ринулся Ромка. Я не успел ни свистнуть, ни крикнуть «тубо»[36].
Вокруг на большом пространстве не было ни одного дерева, на которое кот мог бы взобраться и спастись от собаки, – кусты и полянки без конца. Я иду медленно, как черепаха, разбирая следы Ромкиных лап на влажной земле, на грязи, по краям луж и на песке ручьев. Много перешёл я полянок, мокрых и сухих, перебрёл два ручейка, два болотца, и, наконец, вдруг всё открылось: Ромка стоит на поляне неподвижный, с налитыми кровью глазами; против него, очень близко, тигровый кот – спина горбатым деревенским пирогом, хвост медленно поднимается и опускается. Нетрудно мне было догадаться, о чём они думали.
Тигровый кот говорит:
– Ты, конечно, можешь на меня броситься, но помни, собака, за меня тигры стоят! Попробуй-ка сунься, пёс, и я дам тебе тигра в глаза.
Ромку же я понимал так:
– Знаю, мышатница, что ты дашь мне тигра в глаза, а всё-таки я тебя разорву пополам! Вот только позволь мне ещё немного подумать, как лучше бы взять тебя.
Думал и я: «Ежели мне к ним подойти, кот пустится наутёк, за ним пустится и Ромка. Если попробовать Ромку позвать…»
Долго раздумывать, однако, было мне некогда. Я решил начать усмирение зверей с разговора по-хорошему. Самым нежным голосом, как дома комнате во время нашей игры, я назвал Ромку по имени и отчеству:
– Роман Васильевич!
Он покосился. Кот завыл. Тогда я крикнул твёрже:
– Роман, не дури!
Ромка оробел и сильнее покосился. Кот сильнее провыл.
Я воспользовался моментом, когда Ромка покосился, успел поднять руку над своей головой и так сделать, будто рублю головы и ему и коту. Увидев это, Ромка подался назад, а кот, полагая, будто Ромка струсил, и втайне, конечно, радуясь этому, провыл с переливом обыкновенную котовую победную песню.
Это задело самолюбие Ромки. Он, пятясь задом, вдруг остановился и посмотрел на меня, спрашивая:
– Не дать ли ему?
Тогда я ещё раз рукой в воздухе отрубил ему голову и во всё горло выкрикнул бесповоротное своё решение:
– Тубо!
Он подался ещё к кустам, обходом явился ко мне. Так я сломил дикую волю собаки. А кот убежал.
Как я научил своих собак горох есть
Лада, старый пойнтер десяти лет, – белая с жёлтыми пятнами. Травка – рыжая, лохматая, ирландский сеттер, и ей всего только десять месяцев. Лада – спокойная и умная. Травка – бешеная и не сразу меня понимает. Если я, выйдя из дома, крикну: «Травка!», она на одно мгновенье обалдеет. И в это время Лада успевает повернуть к ней голову и только не скажет словами: «Глупенькая, разве ты не слышишь? Хозяин зовёт!»
Сегодня я вышел из дому и крикнул:
– Лада, Травка, горох поспел, идёмте скорей горох есть!
Лада уже лет восемь знает это и теперь даже любит горох; горох ли, малина, клубника, черника, даже редиска, даже репа и огурец, только не лук. Я, бывает, ем, а она, умница, вдумывается – глядишь, и себе начинает рвать стручок за стручком. Полный рот, бывало, наберёт гороху и жуёт, а горох с обеих сторон изо рта сыплется, как из веялки. Потом выплюнет шелуху, а самый горох с земли языком соберёт весь до зёрнышка.
Вот и теперь я беру толстый зелёный стручок и предлагаю его Травке. Ладе, старухе, уж конечно, это не очень нравится, что я предпочитаю ей молодую Травку. Лохмушка берёт в рот стручок и выплёвывает. Второй даю – и второй выплёвывает. Третий стручок даю Ладе. Берёт. После Лады опять Травке даю. Берёт. И так пошло скоро: один стручок Ладе, другой – Травке. Дал по десять стручков.
– Жуйте, работайте!
И пошли жернова молоть горох, как на мельнице. Так и хлещет горох в разные стороны у той и другой. Наконец Лада выплюнула шелуху, и вслед за ней Травка тоже выплюнула. Лада стала языком зёрна собирать. Травка попробовала и вдруг поняла и стала есть горох с таким же удовольствием, как и Лада. Она стала есть потом и малину, и клубнику, и огурцы. И всему этому я научил Травку из-за большой любви ко мне Лады: Лада ревнует ко мне Травку и ест. Травка Ладу ревнует и ест. Мне кажется, если я устрою между ними соревнование, то они, пожалуй, скоро у меня и лук будут есть.
